Здравствуйте мама и папа. Вы оказались, как всегда умнее меня, и не уехали сюда как еврейские эмигранты. Нас тут называют официально Kontingentfluchtling. А неофициально кто как может: и «конти», и евреи, и просто жиды. Но чаще всего нас называют русскими.

Вот уже несколько лет правительвтво Германии принимает  нас, еврейских беженцев из стран бывшего совка, в свои суровые руки. В Москве на Ленинском Проспекте в доме номер 95 (немецкое консульство), есть, почти каждый день, небольшое собрание претендентов. Эти еврейские граждане имеют право пополнить ряды когда-то сильно поредевшего еврейского населения Германии и, таким образом, снизить выплаты Германией контрибуций Израилю. Они просовывают служителям сквозь решетки этого здания свои анкеты и паспорта, и по прошествии некоторого времени, получают право на въезд в Германию на постоянное место жительства. Многие едут.

При приезде выясняется, что как обычно, беженцы никому не нужны, и так уже много понаехало и т. д. Понятно, никто нас с распрстертыми объятиями не ждал. Но не прогнали. Голодом не заморили и, как бывало раньше, в печке не сожгли. Живем мы хорошо. По приезду развозят нас по общежитиям, в которых мы живем пару лет. Нас государство кормит. Получаем так называемую социальную помощь. На еду из дешевых магазинов хватает. Ходим по помойкам, подбираем разбитые велосипеды и мебель. Мебель затаскиваем в свои комнатки в надежде потом переехать с ней в квартиры. Починенные велосипеды наше главное средство передвижения. Машины нам иметь запрещено («Лишат социальной помощи!»). Представьте страшный сон немецкого чиновника: по мирным немецким улочкам едет жид на автомобиле, потом чеченец на танке, а что потом? Потом чиновник в страхе просыпается и, улыбаясь тому, что это всего лишь сон мирно засыпант в своей кроватке еще раз помолившись мудрым законам Германии.

Государство нас не забывет. Нас учат полгода немецкому языку в специальных школах. Мы склоняем как плохие школьники вместе с учителем: мы не немцы, мы беженцы, мы должны работать, мы должны работать на любой работе, если откажемся работать нас лишат помощи от государства, нам полагается гражданство только через 14 лет.

Проходит полгода. Курсы  емецкого языка кончились. Мы оказываемся на улице, предоставленные сами себе. От курсов в голове остается «гут», «я», «найн» и еще немного воспоминаний об учителях, состоящих в основном из таких же как мы, но только раньше приехавших акцентных немцев-поляков, немцев-румынов, немцев-совков.  Те кто помоложе, находит работу «бери больше - кидай дальше» в темпе «шнель-шнель». Такие счастливчики снимают квартиры, размножаются. Важно помнить древнее правило — плохие условия окружающей среды — размножайся! Не забывай новое правило — нас больше — их меньше.

Упорная часть нашей молодежи учится на курсах новым специальностям (после скандалов биржа труда их нам оплачивает), в университетах (после неподтверждения совковых ВУЗов начинается все с первого курса, так сказать: мама, папа, ложка, кошка, алюминиевая плошка.) Ленивая часть нашей молодежи ковыряет в носу, закручивает пальцами кудрявые волосы, лежит на диване, тренируется с телевизором немецкому языку, тайно ( «Лишат помощи от государства!» «Лишат статуса беженца!») от государства совершает поездки в совок.

Большая наша часть сидит на шее у государства и просыпаясь утром думает, как бы убить сегодняшний день. Причины на то две. Первая — нет работы для образованных и полуобразованных из совка с жуткими русскими акцентами. Ну вот убейте, нет ее проклятой! Вторая — чрезвычайно прохладное отношение местных к пришлым. Бить нас не бьют, но и видеть не особенно желают. Ограничения по професии для иностранцев тоже есть.

Все мама и папа. Заканчиваю писать письмо. Надо бежать на работу. Это я работаю, чтобы не лишило меня государство помощи. Организация, выдающая мне ежемесячно денежное пособие, нашло мне работу по озеленению моего нового родного города. Дополнительно к пособию я получаю 2 немецкие марки в час. Да, я был инженером и теперь я ассенизатор. Зато в Германии нет преступности и вечером не страшно выходить на улицу. Только вот я думаю, зачем выходить?